Неточные совпадения
За двойными рамами кое-где
светились желтенькие
огни, но окна большинства домов были не освещены, привычная, стойкая жизнь бесшумно шевелилась в задних комнатах.
Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто в этом роде. Он лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью. В квадрате верхнего стекла окна
светилось стертое лицо луны, — желтая кисточка
огня свечи на столе как будто замерзла.
Скука вытеснила его из дому. Над городом, в холодном и очень высоком небе, сверкало много звезд, скромно
светилась серебряная подкова луны. От
огней города небо казалось желтеньким. По Тверской, мимо ярких окон кофейни Филиппова, парадно шагали проститутки, щеголеватые студенты, беззаботные молодые люди с тросточками. Человек в мохнатом пальто, в котелке и с двумя подбородками, обгоняя Самгина, сказал девице, с которой шел под руку...
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого
огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
В последний раз я видел его в Париже осенью 1847 года, он был очень плох, боялся громко говорить, и лишь минутами воскресала прежняя энергия и ярко
светилась своим догорающим
огнем. В такую минуту написал он свое письмо к Гоголю.
Темь. Слякоть. Только окна «Каторги»
светятся красными
огнями сквозь закоптелые стекла да пар выходит из отворяющейся то и дело двери.
Багрово
светился снег, и стены построек дрожали, качались, как будто стремясь в жаркий угол двора, где весело играл
огонь, заливая красным широкие щели в стене мастерской, высовываясь из них раскаленными кривыми гвоздями.
В десять часов в господском доме было совершенно темно, а прислуга ходила на цыпочках, не смея дохнуть.
Огонь светился только в кухне у Домнушки и в сарайной, где секретарь Овсянников и исправник Чермаченко истребляли ужин, приготовленный Луке Назарычу.
Вечер пришел, я и вышел, сел на крутом берегу над речкою, а за рекою весь дом
огнями горит,
светится, и праздник идет; гости гуляют, и музыка гремит, далеко слышно.
Толпы солдат несли на носилках и вели под руки раненых. На улице было совершенно темно; только редко, редко где
светились окна в гошпитале или у засидевшихся офицеров. С бастионов доносился тот же грохот орудий и ружейной перепалки, и те же
огни вспыхивали на черном небе. Изредка слышался топот лошади проскакавшего ординарца, стон раненого, шаги и говор носильщиков или женский говор испуганных жителей, вышедших на крылечко посмотреть на канонаду.
Небо было чисто и темно; звезды и беспрестанно движущиеся
огни бомб и выстрелов уже ярко
светились во мраке.
Вода около корабля
светилась, в воде тихо ходили бледные
огни, вспыхивая, угасая, выплывая на поверхность, уходя опять в таинственную и страшную глубь…
И всякий раз при этом где-нибудь на полянке мелькал
огонь, порой горел костер, вокруг которого расположились дровосеки, порой
светились окна домов…
«Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его
светилось много силы и живого
огня.
— Нет, все здоровы, а только что-то неладно… Вон в горнице-то у Гордея Евстратыча до которой поры по ночам
огонь светится. Потом сама-то старуха к отцу Крискенту ходила третьева дни…
Тёмные стены разной высоты окружали двор, над ним медленно плыли тучи, на стенах разбросанно и тускло
светились квадраты окон. В углу на невысоком крыльце стоял Саша в пальто, застёгнутом на все пуговицы, с поднятым воротником, в сдвинутой на затылок шапке. Над его головой покачивался маленький фонарь, дрожал и коптил робкий
огонь, как бы стараясь скорее догореть. За спиной Саши чернела дверь, несколько тёмных людей сидели на ступенях крыльца у ног его, а один, высокий и серый, стоял в двери.
И чем несноснее становились страдания тела, чем изнеможеннее страдальческий вид, способный потрясти до слез и нечувствительного человека, тем жарче пламенел
огонь мечтаний безнадежных, бесплотных грез:
светился в огромных очах, согревал прозрачную бледность лица и всей его юношеской фигуре давал ту нежность и мягкую воздушность, какой художники наделяют своих мучеников и святых.
Она
светилась,
огни танцевали, гасли и вспыхивали. На Театральной площади вертелись белые фонари автобусов, зеленые
огни трамваев; над бывшим Мюр и Мерилизом, над десятым надстроенным на него этажом, прыгала электрическая разноцветная женщина, выбрасывая по буквам разноцветные слова: «Рабочий кредит». В сквере против Большого театра, где бил ночью разноцветный фонтан, толклась и гудела толпа. А над Большим театром гигантский рупор завывал...
Была она очень бледна, но не мертвенной бледностью, а той особенной горячей белизной, когда внутри человека как бы зажжен огромный, сильный
огонь, и тело прозрачно
светится, как тонкий севрский фарфор.
Он постоял среди двора, прислушиваясь к шороху и гулу фабрики. В дальнем углу
светилось жёлтое пятно —
огонь в окне квартиры Серафима, пристроенной к стене конюшни. Артамонов пошёл на
огонь, заглянул в окно, — Зинаида в одной рубахе сидела у стола, пред лампой, что-то ковыряя иглой; когда он вошёл в комнату, она, не поднимая головы, спросила...
Во тьме, влажной от близости Волги, ползли во все стороны золотыми пауками
огни мачтовых фонарей, в черную массу горного берега вкраплены огненные комья и жилы — это
светятся окна трактиров и домов богатого села Услон.
Липа и Прасковья, сидевшие в сарае, видели, как один за другим погасли
огни; только наверху у Варвары
светились синие и красные лампадки, и оттуда веяло покоем, довольством и неведением.
Он вглядывался напряженно в потемки, и ему казалось, что сквозь тысячи верст этой тьмы он видит родину, видит родную губернию, свой уезд, Прогонную, видит темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей, которых он там покинул; зрение его туманилось от слез, но он всё смотрел вдаль, где еле-еле
светились бледные
огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой, рассказать там про свою новую веру и спасти от погибели хотя бы одного человека и прожить без страданий хотя бы один день.
Вдруг оба генерала взглянули друг на друга: в глазах их
светился зловещий
огонь, зубы стучали, из груди вылетало глухое рычание. Они начали медленно подползать друг к другу и в одно мгновение ока остервенились. Полетели клочья, раздался визг и оханье; генерал, который был учителем каллиграфии, откусил у своего товарища орден и немедленно проглотил. Но вид текущей крови как будто образумил их.
Огонь в тепленке почти совсем потух. Угольки, перегорая, то
светились алым жаром, то мутились серой пленкой. В зимнице было темно и тихо — только и звуков, что иной лесник всхрапывает, как добрая лошадь, а у другого вдруг ни с того ни с сего душа носом засвистит.
Огонь, вижу, близехонько
светится, двухсот шагов, кажись, не будет…
В густой влажной траве
светятся Ивановы червяки [Иначе светляк, появляющийся обыкновенно около 24 июня.], ровно зеленым полымем они переливаются; в заливной, сочной пожне сверкает мышиный
огонь [Растение Byssus phosphorea.
*
В белом стане вопль,
В белом стане стон:
Обступает наша рать
Их со всех сторон.
В белом стане крик,
В белом стане бред.
Как пожар стоит
Золотой рассвет.
И во всех кабаках
Огни светятся…
Завтра многие друг с другом
Уж не встретятся.
И все пьют за царя,
За святую Русь,
В ласках знатных шлюх
Забывая грусть.
Тут же горели купорос и сера, которая
светилась переливами великолепного зеленого и голубого
огня.
За ним
светился другой
огонь, за этим третий, потом, отступя шагов сто,
светились рядом два красных глаза — вероятно, окна какого-нибудь барака — и длинный ряд таких
огней, становясь всё гуще и тусклее, тянулся по линии до самого горизонта, потом полукругом поворачивал влево и исчезал в далекой мгле.
Милица вместе с тетей Родайкой, отстояв обедню и молебен в соборе, вышла на церковную паперть в тесных рядах толпы. Её глаза всегда задумчивые, с затаенной в них грустью, сейчас
светились радостными
огнями, вызванными всеобщим подъемом и воодушевлением. Её губы улыбались. Рука, крепко прижимавшая к себе руку тети Родайки, заметно дрожала.
Другой гусар схватил юношу за другое плечо и саблей перерезал веревки, стягивавшие ему ноги. Стуча сапогами и гремя шпорами, они потащили его на крыльцо. Этот двор был освещен по-прежнему пылающим по середине его костром. В оконцах соседнего домика, примыкавшего к этому двору,
светились яркие
огни.
Они вышли на улицу. Туман стал еще гуще. Как будто громадный, толстый слой сырой паутины спустился на город и опутал улицы, дома, реку.
Огни фонарей
светились тускло-желтыми пятнами, дышать было тяжело и сыро.
Храбров и Крогер, а сзади них Пищальников поехали крупной рысью через безлюдную деревню, разрушенную артиллерийским
огнем. Выехали в степь. Запад слабо
светился зеленоватым светом, и под ним черным казался простор некошеной степи. Впереди, за позициями, изредка бухали далекие пушечные выстрелы белых. Степь опьяненно дышала ароматами цветущих трав, за канавкой комками чернели полевые пионы.
Он с недоумением оглядывал нас, и глаза при воспоминании загорались диким, зеленоватым
огнем. Милый Али! Я помню, как в октябре он один с угла площади вел перестрелку с целою толпою погромщиков. И все какие милые, светлые! В одно сливались души. Начинала
светиться жизнь.
— Памфалонов дом сейчас здесь за углом, и у него наверно теперь в окне еще свет
светится, потому что он вечером приготовляет свои скоморошьи снаряды, чтобы делать у гетер представления. А если у него
огня нет, так ты впотьмах отсчитай за углом направо третий маленький дом, входи и ночуй. У Памфалона всегда двери отворены.
В храмах горели одинокие лампады; сквозь слюду и пузыри окон
светились в домах
огни, зажженные верою или нуждою.
На Английской набережной
светился бесчисленными
огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но и полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Так сидел он, широкоскулый, бледный, вдруг такой родной, такой близкий всем этим несчастным, галдевшим вкруг него. И в опустошенной, выжженной душе, и в разрушенном мире белым
огнем расплавленной стали сверкала и
светилась ярко одна его раскаленная воля. Еще слепая, еще бесцельная, она уже выгибалась жадно; и в чувстве безграничного могущества, способности все создать и все разрушить, спокойно железнело его тело.
Бледным, равнодушным светом загорелись уличные фонари, и был их свет холоден и печален; кое-где в домах вспыхнули окна теплым
огнем, и каждый такой дом, где
светилось хоть одно окно, точно озарялся приветливой и ласковой улыбкой и становился, большой, черный и ласковый, как старый друг.
И
огни горели в замке — и горели в замке
огни — и далеко
светились окна, навевая мысль о празднике, и все любезнее, все ниже, все веселее кланялся обезумевший господин.
И дальше показалось ему, что он вовсе и не человек, а сгусток яростного
огня, несущийся в пространстве: отлетают назад искры и пламя, и
светится по небу горящий след звезды, вуаль голубая.